Василий Пушкин

Бракоразводный процесс 

Ещё 13 августа 1802 года Капитолина Михайловна Пушкина подала прошение о «расторжении брака ея с оным мужем за прелюбодейную его связь с вольноотпущенною девкою»^{[34]Михайлова} . Супруги сразу же разъехались, хотя это было запрещено законом, и в результате разразился скандал в высшем свете. О его масштабе свидетельствует тот факт, что новость о разводе Пушкиных А. Я. Булгаков сообщал из Неаполя в Вену своему брату Константину, и было это 30 сентября^[46]. Бракоразводный процесс, однако, затянулся на четыре года; он продолжался и во время отъезда Василия Львовича за границу. Наконец, 8 февраля 1806 года В. Л. Пушкин обратился к обер-прокурору Святейшего Синода А. Н. Голицыну с просьбой о завершении процесса. Именно документы 1806 года и составляют основную источниковую базу по этим событиям. Примечательно, что слухи, циркулировавшие в высшем свете, и собственное обращение В. Л. Пушкина в Синод объявляли основной причиной расторжения брака желание Капитолины Михайловны выйти замуж за другого. Сам Василий Львович объяснял разрешение начать процесс «беспамятством». Вместе с тем преосвященный Августин — викарий Московский — в письме в Синод пояснял, что В. Л. Пушкин прямо признал нарушение супружеской верности и сильную привязанность к бывшей дворовой девке Аграфене Ивановой, которая сопровождала его в зарубежной поездке^[47]. В результате указом Синода от 22 августа 1806 года:

…Его, Пушкина, за прелюбодейство от жены по силе Анкирского собора, 20 пр. подвергнуть семилетней церковной епитимии, с отправлением оной через шесть месяцев в монастыре, а прочее время под смотрением духовного его отца, с тем, что оный, смотря на плоды его покаяния, может ему возложенную епитимию и умалить^[48].

В том же 1806 году Капитолина Михайловна вышла замуж за сослуживца Василия Львовича — Ивана Мальцова^[49].

Светская жизнь[править | править код]

Профиль В. Л. Пушкина. Гравюра С. Ф. Галактионова

Из Парижа в Москву Василий Львович привёз огромную библиотеку, последние достижения моды и собственный портрет, сделанный в мастерской Э. Кенеди в технике физионотраса^[fr]. Профиль портретируемого проецировали на медную пластинку с реактивом, возникающие слабые штрихи в присутствии заказчика гравировалась и печатались^[50]. П. А. Вяземский так характеризовал его:

Парижем от него так и веяло. Одет он был с парижской иголочки с головы до ног; причёска à la Titus, углаженная, умащенная huit antique. В простодушном самохвальстве давал он дамам обнюхивать свою голову^[50].

Впрочем, Филипп Филиппович Вигель следующим образом описывал внешность Василия Львовича:

Сам он был весьма некрасив. Рыхлое, толстеющее туловище на жидких ногах, косое брюхо, кривой нос, лицо треугольником, рот и подбородок a’la Charles-Quint, а более всего редеющие волосы не с большим в тридцать лет его старообразили. К тому же беззубие увлаживало разговор его, и друзья внимали ему хотя с удовольствием, но в некотором от него отдалении. Вообще дурнота его не имела ничего отвратительного, а была только забавна^[51].

Получив в 1806 году развод, В. Л. Пушкин был обречён на безбрачие. Однако в 1810 году он вступил в фактический брак с 16-летней Анной Николаевной Ворожейкиной, «мещанкой московской слободы Лужники Крымские» (её брат торговал шёлком). Она родила Василию Львовичу двух детей — дочь Маргариту (родилась в 1810 году) и сына Льва (родился в 1812-м), и они не расставались до самой его кончины, но по условиям епитимьи не могли обвенчаться^[52]

Далее Василий Львович стал вести прежний образ жизни. Основной круг его общения включал литераторов — И. И. Дмитриева, Н. М. Карамзина, П. И. Шаликова, А. М. Пушкина, В. А. Жуковского. Появились и новые знакомые — К. Н. Батюшков, П. А. Вяземский; с последним он сильно сдружился, несмотря на 26-летнюю разницу в возрасте. В 1808 году И. И. Дмитриев напечатал отдельной книжечкой тиражом всего пятьдесят экземпляров «Путешествие NN в Париж и Лондон». Это миниатюрное издание предназначалось для друзей и было украшено виньеткой с изображением В. Л. Пушкина, сидящего в кресле и внимающего Тальма с книгой в руке. Данное издание привело на некоторое время к ссоре Пушкина и Дмитриева, поскольку декларировать галломанию и знакомство с Наполеоном становилось небезопасно^[53]. С 1810 года Пушкин сделался одним из старост Английского клуба. В 1811 году он стал соучредителем Общества любителей российской словесности при Московском университете^[54]. Однако серьёзные занятия литературой перемежались со светскими забавами: в том же 1811 году была устроена «карусель» — некое подобие рыцарского турнира: на арене молодые люди состязались в верховой езде, в умении метать копьё, стрелять из пистолета, биться на шпагах. В. Л. Пушкин по этому случаю выпустил в свет брошюру «О каруселях», в которой представил обстоятельный исторический очерк рыцарских турниров в Европе и России, перечислив участников «нынешнего каруселя». Своё сочинение он посвятил «благородному московскому обоего пола сословию»^[55]. В светских салонах сочинённые им буриме вспоминали ещё через полвека после кончины. Л. Н. Толстой в черновиках романа «Война и мир» при описании дома Жюли Курагиной вывел Василия Львовича под собственным именем^[56]. По мнению Н. Михайловой, в окончательный вариант он не попал, поскольку своими положительными чертами слишком напоминал Пьера Безухова^[57].

Василий Пушкин и масонство[править | править код]

По словам Ю. М. Лотмана (в «Беседах о русской культуре»), вокруг Василия Пушкина сложился «биографический миф», состоящий в основном из анекдотов. Данный миф может быть прочтён как в высоком, так и низком жанровом ключе. С течением времени «весёлая литературная репутация Пушкина полностью вытеснила серьёзную масонскую»^[58]. Когда М. Е. Халчинский в 1900 году попытался определить природу религиозности В. Л. Пушкина и обозначил её как «просвещенческую», это вызвало резкую отповедь Н. Пиксанова^[58].

Песнь в торжественный день Св. Иоанна Крестителя 24-го Июня (фрагмент)

Как счастлив тот, кто постигает
Творца всю благость и любовь,
Кто страсти победить желает
И выйти тщится из оков;
Кто очищая дикий камень,
Полезным в жизни хочет быть,
В душе хранит небесный пламень,
Умеет ближнего любить.

Он узрит Свет!.. Храм Соломонов
Для мудрых только отворен,
Кто братских знает цель законов,
Кто им повинен, тот блажен!
Коварства, злобы мы не знаем,
Наш первый долг добро творить,
Мы ищем манны, ожидаем,
Трудимся, чтоб её вкусить^[59].

И. Ю. Виницкий в коллекции масонских песен и кантов РНБ обнаружил подписанный автограф масонской заздравной песни к празднику покровителя русских масонов Св. Иоанна Крестителя (фрагмент её приведён во врезке). Без указания имени автора оно было помещено в «тайный» печатный сборник масонских песен, так называемую «Новую книжку». Текст характеризовался исследователем как «профессиональное масонское стихотворение»^[59].

Василий Львович Пушкин вошёл в состав петербургской ложи «Соединённых друзей» в возрасте 43 лет, в 1810 году (ложа работала на французском языке и по французской системе). Однако даже современники Пушкина зачастую относились к его масонству как ещё одному штриху к его фальстафовскому образу^[60]. Вполне вероятно, что интерес к франкмасонству мог возникнуть у него значительно ранее, поскольку альманах М. М. Вышеславцева «Приношение религии» тоже был «околомасонским»^[61]. Некие масонские веяния вполне могли коснуться его и в зарубежной поездке, поскольку немалое число русских дворян входили в состав лож Берлина или Парижа. Наконец, епитимья, наложенная на него в 1806 году, также могла подтолкнуть его к духовным исканиям вне официальной церкви. И. Ю. Виницкий также проводил аналогии с образом Пьера Безухова, некогда женатого на первой красавице Москвы, обратившегося к масонству после скандального разрыва с ней^[61]. Масонская карьера Пушкина развивалась быстро: уже в 1810 году он достиг степени «избранника великого Шотландца», что, по-видимому, свидетельствовало о неких заслугах перед братством. Отчасти он, по-видимому, воспринимал ложу с её иерархией как замену государственной службы^[62]. В ложу «Соединённых друзей» входили как военные, так и люди артистических профессий и аристократы, более всего она напоминала клуб, в котором ценились хорошо организованные банкеты и элегантные стихотворные и музыкальные произведения, которые исполнялись во время ритуалов, иногда экспромтом^[63]. В 1810 году был опубликован сборник песен ложи на французском языке с нотами (композиторы Кавос и Боалдье), две песни из трёх были написаны В. Л. Пушкиным, третья — им же в соавторстве с актёром Дальмасом. В этих песнях Пушкин воспевал Отчизну, государя императора, масонские ценности и братскую дружбу. Одна из этих песен даже вышла за пределы масонского круга, распространилась по Петербургу и высоко была оценена Карамзиным. Масонская активность В. Л. Пушкина каким-то образом сопрягалась с его литературными манифестациями^[64].

Ложа «Елизаветы к добротели», в которую Василий Львович перешёл в 1811 году, была скромнее, работала на русском языке, особо строго соблюдала ритуал и была требовательнее к нравственной дисциплине; примечательно, что антиобраз осуждаемого масонами человека совпадал с лирическим героем фривольной поэмы Пушкина «Опасный сосед», написанной в том же году. 14 июня 1811 года он был избран ритором («витией») ложи — как раз во время визита в Петербург с племянником Александром с целью определить его в Царскосельский лицей. В обязанности ритора входила подготовка будущих братьев к посвящению, разъяснение идеологии и символики и даже цензура речей других братьев, которые писались к тем или иным праздникам и мероприятиям^[65].

До 1817 года Василий Пушкин мог принимать участие в масонских ритуалах только во время визитов в Петербург. В ноябре этого года члены ложи «Елизаветы к добротели» основали собственную ложу «Ищущих манны» в Москве, с ещё более строгим уставом и ритуалом, чем материнская. Все члены капитула имели рыцарское достоинство и входили в Капитул Феникса, причём Василий Пушкин числился там под № 25, что было выше, чем у остальных членов ложи «Ищущих манны». Главными интересами её членов было изучение и обсуждение мистических текстов. В. Л. Пушкин был избран секретарём ложи на учредительном собрании 2 декабря 1817 года^[66]. Интерес к делам ложи стал угасать у Василия Львовича к началу 1820-х годов, после закрытия лож в 1822 году никаких свидетельств о его масонской деятельности не существует^[67].

Литературная полемика 1810-х годов[править | править код]

1810-е годы — время расцвета Василия Пушкина-поэта. По словам Н. Михайловой:

Он по-прежнему сочинял стихи на случай, басни, эпиграммы, мадригалы, дружеские послания. Но прославился в это время полемическими посланиями, которые выдвинули его в первые ряды последователей Н. М. Карамзина. Более того, человек сугубо мирный, он оказался отважным борцом за просвещение, вкус, чистоту поэтического стиля, за новый литературный язык, который утверждали Н. М. Карамзин и писатели его школы в борьбе с А. С. Шишковым и его сторонниками^[68].

Свои литературные декларации в спорах шишковистов и карамзинистов В. Л. Пушкин представил в виде стихотворных посланий «К В. А. Жуковскому» и «К Д. В. Дашкову». В этих произведениях заметно влияние «эпистол» А. П. Сумарокова «О русском языке» и «О стихотворстве». Оригинальна у Василия Пушкина убеждённая проповедь литературного карамзинизма в собственном понимании автора^[69]:

Скажи, любезный друг, какая прибыль в том, Что часто я тружусь день целый над стихом? Что Кондильяка я и Дюмарсе читаю, Что логике учусь и ясным быть желаю? Какая слава мне за тяжкие труды? Лишь только всякий час себе я жду беды; Стихомарателей здесь скопище упрямо. Не ставлю я нигде ни семо, ни овамо; Я, признаюсь, люблю Карамзина читать И в слоге Дмитреву стараюсь подражать[70].

Характерно, что в одном контексте упоминаются архаизаторы-славянисты и теоретики французского классицизма — Кондильяк и грамматист Дюмарсе, чьи воззрения формировались на основе грамматики Пор-Рояля^[71]. Послание Пушкина вызвало бурную полемику и было отвергнуто редакцией «Вестника Европы»; опубликовано оно было в двенадцатой книжке журнала «Цветник» и было включено В. Жуковским в «Собрание русских стихотворений, взятых из сочинений лучших стихотворцев российских…»^[72]. Чуть ранее, на годичном собрании Академии Российской 3 декабря 1810 года, А. С. Шишков обвинил В. Л. Пушкина в преклонении перед иноземным, приписал ему безверие и безнравственность и заявил, «что есть стихотворцы, которые научались благочестию в „Кандиде“, а благонравию и знаниям — в парижских переулках»^[73].

Обвинения, выдвинутые Шишковым, были слишком серьёзны, и летом 1811 года В. Л. Пушкин ответил вторым стихотворным посланием «К Д. В. Дашкову»:

Неу́жель оттого моя постраждет вера, Что я подчас прочту две сцены из Вольтера? Я христианином, конечно, быть могу, Хотя французских книг в камине и не жгу. В предубеждениях нет святости нимало: Они мертвят наш ум и варварства начало. Ученым быть не грех, но грех во тьме ходить. Невежда может ли отечество любить? Не тот к стране родной усердие питает, Кто хвалит всё свое, чужое презирает…[74]

Оба послания Василия Пушкина были опубликованы в 1811 году отдельной брошюрой, но ещё до публикации широко распространялись в списках. Однако главный его полемический шаг был ещё впереди^[75].

«Опасный сосед»[править | править код]

Основная статья: Опасный сосед

Список поэмы «Опасный сосед», экспонируемый в доме-музее В. Л. Пушкина в Москве

Поэма «Опасный сосед» сразу же была воспринята как вершина творчества В. Пушкина. В её стихотворной ткани были полностью реализованы и авторские декларации, навеянные французскими классицистами. Поэма — с последовательным и плавно излагаемым сюжетом — написана александрийским стихом с парной рифмовкой^[71]. Сюжет «ироикомической поэмы» подчёркнуто снижен: лирический герой совершает поход в публичный дом, однако вместо ожидаемого грехопадения там происходит драка, из которой протагонист с величайшим трудом спасается и бежит к себе домой^[62]. В сюжете и деталях поэмы — множество отсылок к европейской и русской литературе. Даже зачин поэмы и основная сюжетная конструкция — аллюзия на «Обед по Буало»: в его третьей сатире речь шла о том, как литературный спор закончился дракой, и перепуганному рассказчику (от его лица велось повествование) пришлось бежать и давать клятву никогда не бывать на подобных сборищах^[76]. Из поэмы Буало «Налой» заимствована и такая деталь: обитательницы борделя дерутся книгами, запуская их как пушечные ядра. В круг чтения непотребных девок Пушкин включил не только произведения лубочной литературы, но и переделку немецкой оперы «Фея Дуная» А. А. Шаховского, драмы Коцебу «Гишпанцы в Перу, или Смерть Роллы. Романтическая трагедия в пяти действиях» и «Дева Солнца»^[77]. Лично против Шишкова была обращена самая последняя строка поэмы, соотносящаяся с фрагментом послания «К Д. В. Дашкову». По законам риторики классицизма, ораторская речь должна завершаться «удовлетворительным окончанием», то есть последнее слово всегда очень значимо. При этом выпад против А. С. Шишкова носит эпиграмматический характер^[78].

Поэму заключает откровенно пародийное — если не кощунственное — переложение Псалма Давидова. Первые две строки почти буквально повторяют слова псалмопевца, затем библейские заветы подменяются житейскими практическими советами: «блажен, стократ блажен» оказывается тот, кого «молодая подруга» «за нежный поцелуй» не наградила «бедою», то есть дурной болезнью; блажен тот, с кем не встречается опасный сосед Буянов, и т. д.^[79] По мнению Ю. Минералова, на замысел поэмы повлияла аналогичная по жанру поэма сумароковца В. И. Майкова «Елисей, или Раздражённый Вакх». Лирический герой Василия Пушкина унаследовал от него все основные черты характера и даже фамилию Буянов, но был повышен в социальном статусе — вместо майковского ямщика появился помещик, проживший своё имение. Буянов явно наделён чертами, которые много лет спустя проявились у гоголевского Ноздрёва^[71]. При этом В. Л. Пушкин выступил и в политическом ключе: лозунг Буянова «Все равны в борделе у б…» — не что иное, как пародирование лозунга Великой французской революции, провозгласившей свободу, равенство и братство. В поэме в борделе оказываются представители духовенства, купечества и дворянства. «Революционный» смысл лозунга Буянова был, по-видимому, воспринят первыми читателями «Опасного соседа»^[80].

Визит в Петербург 1811—1812 годов[править | править код]

С. Чириков (?). Александр Сергеевич Пушкин, акварель, 1810

Летом 1811 года Василию Львовичу поручили племянника Александра с целью устроить его в Царскосельский лицей. 16 июля 1811 года они отправились в столицу в сопровождении А. Н. Ворожейкиной и камердинера Игнатия, дорога в собственном экипаже заняла 8 суток. Перед отъездом Василию Львовичу выдали 100 рублей «на орехи» племяннику, но он «забыл» их отдать (и, по-видимому, часть денег пошла в уплату долга перед масонским братством)^[81]. По прибытии они остановились в гостинице «Бордо» на набережной Мойки, а далее перебрались в дом купца Кувшинникова близ Конюшенного моста. Василий Львович совмещал деловые визиты с хлопотами по устройству племянника. В частности, он возил его на приёмный экзамен в дом министра народного просвещения А. К. Разумовского, где в комиссию входили директор Департамента народного просвещения И. И. Мартынов и директор Лицея В. Ф. Малиновский. Племянник прожил с дядей до октября, и именно Василий Львович познакомил Александра с Иваном Пущиным; вместе они навещали И. И. Дмитриева и Д. В. Давыдова. В. Пушкин при чтении «Опасного соседа» пытался выставить Александра из комнаты, но тот возразил, что всё слышал и знает. В Москву Пушкин-старший убыл только в феврале 1812 года и ещё навещал племянника в Лицее^[82].

Часть хлопот В. Л. Пушкина касалась издания «Опасного соседа». В Пушкинском доме хранится единственный уцелевший экземпляр первого печатного издания, в 2011 году факсимильно переизданный Н. Михайловой. Помимо текста поэмы на шести страницах за подписью «Пшкн», в брошюре были воспроизведены две эпиграммы П. С. Политковского и А. И. Тургенева^[83]. Место издания так и не установлено, это в равной степени могли быть и Москва, и Петербург. Не было и отзывов современников — надвигалась Отечественная война 1812 года^[84].

В эвакуации[править | править код]

Первые известия о вторжении Наполеона достигли Москвы 20 июня 1812 года. В воспоминаниях А. Г. Хомутовой упоминалось, что Василий Львович Пушкин «впервые при разговоре о Наполеоне… не решился рассказать, как имел счастие представляться ему. В обществе господствовала робкая, но глухая тревога; все разговоры вращались около войны»^[85]. Однако отношение Пушкина к ростопчинским воззваниям осталось неизвестным^[86]. Ещё до начала Бородинского сражения он эвакуировался со всеми домочадцами в Нижний Новгород. Зиму он провёл в перенаселённом городе, сняв избу на окраине, и жаловался в письме К. Н. Батюшкову от 20 мая 1813 года, что только на лекарства издержал к тому времени более 800 рублей. Впрочем, в одном из частных писем К. Батюшков вспоминал, что в декабре 1812 года «…Василий Львович, забыв утрату книг, стихов и белья, забыв о Наполеоне, гордящемся на стенах древнего Кремля, отпускал каламбуры, достойные лучших времён французской монархии, и спорил до слёз с Муравьевым о преимуществе французской словесности»^[87]. Далее он «выдрался» в Болдино, в котором провёл всё лето и осень 1813 года (до октября), но письмо Вяземскому от 18 ноября было отправлено уже из города^[88]. Пушкин написал патриотическое послание «К жителям Нижнего Новгорода», которое пользовалось известностью и расходилось в списках. Впервые оно было опубликовано на страницах «Сына Отечества» в 1813 году, в 1814 году увидело свет в «Собрании стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году». В 1815 году в 16-м номере «Вестника Европы» под названием «Слова к музыке» были опубликованы три первые строфы этого произведения с приложением нот, а в следующем номере текст был опубликован целиком. Вошло оно и в издание «Стихотворений Василия Пушкина» 1822 года^[89]. В. Л. Пушкин писал также басни, эпиграммы и сочинил на заданные слова повесть «Любовь первого возраста»^[90]. В Нижнем Новгороде в эти дни находился и Н. М. Карамзин, продолжавший работу над «Историей государства Российского», а также Н. Н. Бантыш-Каменский, сопровождавший в эвакуации архив. В декабре 1813 года Василий Львович возвратился в Москву^[91].

Василий Пушкин и «Арзамас» 

Основная статья: Арзамас (литературное общество)

Портрет В. Л. Пушкина кисти неизвестного художника, 1810-е годы

Ничего не известно о реакции В. Л. Пушкина на московское разорение и действиях, которые он предпринял для восстановления дома. К весне 1814 года возобновилась светская жизнь; 19 мая московское дворянство по подписке организовало грандиозный праздник в доме Дмитрия Марковича Полторацкого за Калужскими воротами. По подписке было собрано 25 000 рублей; Василий Пушкин внёс 350 — сумму, весьма для него значительную. Во время празднеств исполнялись его панегирические стихи, посвящённые императору Александру и положенные на музыку Морини и И. И. Рейнгартом. Описание празднеств — устроенных и для народа — было сделано В. Пушкиным на французском языке в Петербурге в 45-м номере газеты «Le Concervateur impartial»^[92]. В той же газете увидели свет французские куплеты, посвящённые взятию Парижа в 1814 году. По мнению Н. Михайловой, это единственное французское стихотворение русского автора, созданное в связи с победой над Наполеоном^[93] (Перевод Н. Муромской):

Месье! И мы теперь в Париже. Известна россиянам честь. У нас вы были. Ныне мы же С визитом к вам. У вас мы здесь.

Куплеты Пушкина читали и в русской армии, расквартированной в столице Франции. К. Н. Батюшков, будучи участником Заграничного похода, в письме Е. Г. Пушкиной отказался Париж описывать: «…я вам ни слова не скажу о Париже. Василий Львович вам это всё рассказал и лучше и пространнее моего во время нашей эмиграции или бегства»^[94].

В 1815 году возникли условия объединения последователей Н. М. Карамзина в литературное общество. 23 сентября (5 октября) 1815 года прошла премьера пьесы драматурга и члена шишковской «Беседы» А. А. Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкие воды», которая являлась сатирой на литераторов-романтиков в целом и лично В. А. Жуковского в частности^[95]. Положительные персонажи были представлены патриотами, а сторонники иностранных и модных течений показаны в негативном ключе. Также в некоторых персонажах угадывались С. С. Уваров и В. Л. Пушкин (в пьесе прямо цитировался «Опасный сосед»)^[96]. Комедия вызвала негативную реакцию присутствовавших карамзинистов и спровоцировала их на открытое противостояние «беседчикам». Самого Василия Львовича на петербургской премьере не было, он жил, как обычно, в Москве. Д. В. Дашков и П. А. Вяземский после премьеры опубликовали свои статьи в адрес Шаховского, а тексты и эпиграммы от того же Дашкова и Д. Н. Блудова, из-за их язвительности не годящиеся к печати, до автора «Липецких вод» доносил Ф. Ф. Вигель, чтобы ему отомстить. Конфликт вокруг пьесы послужил началом открытой полемики архаистов и новаторов, а также толчком к созданию карамзинистами своего общества^[97].

Кружок, названный «Арзамасским обществом безвестных людей», собрался 14 (26) октября 1815 года в доме Уварова. Присутствовали шесть человек: Жуковский, Блудов, Уваров, Дашков, А. И. Тургенев и С. П. Жихарев. Они отказались от общения с членами «Беседы» и Русской Академии, приняв шуточное «крещение», после которого каждый получил прозвища, взятые из баллад Жуковского^[98]. На следующих собраниях в кружок были приняты П. И. Полетика, Д. П. Северин и А. Ф. Воейков^[99]. В знак уважения почётным членом кружка сделали и самого Карамзина. На встречах бывал и учившийся в то время в лицее А. С. Пушкин. В том же году он впервые провозгласил себя «арзамасцем» — так, например, он и подписывается в послании Жуковскому. Однако рассмотрение его кандидатуры и официальное принятие в кружок произошли позднее^[100].

Столовая в Доме-музее Василия Львовича Пушкина с воспроизведением обеда общества «Арзамас»

Прозвища участников «Арзамаса» брались из осмеянных А. А. Шаховским баллад В. А. Жуковского: С. С. Уваров — Старушка, Д. Н. Блудов — Кассандра, Д. В. Дашков — Чу, Ф. Ф. Вигель — Ивиков Журавль, С. П. Жихарев — Громобой, Д. П. Северин — Резвый Кот, А. И. Тургенев — Эолова Арфа, П. А. Вяземский — Асмодей, К. Н. Батюшков — Ахилл, А. С. Пушкин — Сверчок, Д. В. Давыдов — Армянин, А. Ф. Воейков — Дымная Печурка или Две Огромные Руки, сам В. А. Жуковский — Светлана^[101]. В октябре 1815 года членство было предложено и В. Л. Пушкину, причём В. А. Жуковский предложил ему имя «Пустынник». Самому Василию Львовичу прозвище не понравилось, и он переименовался в указательную частицу «Вот», широко используемую в поэзии Жуковского^[102].

Подготовка к посвящению Василия Пушкина началась 3 февраля 1816 года — сразу после прибытия в Петербург Н. М. Карамзина и П. А. Вяземского. Было решено устроить грандиозный розыгрыш с возведением его в Гении Арзамаса, причём явно отсылающий к масонским ритуалам, знакомым Ф. Ф. Вигелю, который был членом ложи Елизаветы^[103]. Церемония состоялась в начале марта на VIII ординарном собрании дома у Уварова. Василия Львовича одели в хитон, обшитый раковинами, надели широкополую шляпу и выдали посох. Затем его с завязанными глазами повели в комнату, где остальные арзамасцы пускали ему под ноги хлопушки. Под речь Жуковского его закидали шубами, после чего повели в другой зал и сняли повязку. Там Пушкину предстояло пронзить стрелой чучело, олицетворявшее Шишкова. В ходе церемонии он также поцеловал лиру и сову, принял из рук Дашкова гуся и произвёл омовение из таза с водой. Каждый элемент ритуала имел символический смысл и сопровождался речью одного из арзамасцев^[104]. По И. Ю. Виницкому, смысл шутовского ритуала был совершенно ясен: ритор-Пушкин долгое время рядил в масонские шуты других — «угодно ль на себе примерить?»^[105] Среди отсылок к масонским ритуалам были хитон с раковинами, соответствующий мантии кандидата, и «вервий союза», который пародировал золотую ветвь Шотландского обряда, символизирующую единодушие и единомыслие собравшихся братьев. Все прочие детали тоже имели соответствие в масонских ритуалах того времени. Важно в контексте и то, что Пушкина убедили, что собираемое общество есть «род литературного масонства»^[106]. По И. Виницкому, это соответствовало действительности: объектом арзамасской пародии была литературная междоусобица, столкновение двух «сект». Получилась литературная имитация «царственного процесса», подобно тому, как шахматы являются проекцией настоящей войны^[107].

Характерно и то, что арзамасский розыгрыш никак не отразился на масонской деятельности В. Л. Пушкина, причём иногда ему приходилось разрываться между ложей и «Арзамасом». 15 марта 1816 года — то есть примерно через две недели после посвящения — должно было состояться X ординарное собрание. Поскольку Василия Пушкина на нём не было, на него наложили епитимью (явный намёк на обстоятельства его биографии) и разжаловали из «Вота» в «Плевалкина». Однако Василий Львович всё-таки успел к самому концу заседания, после чего его немедленно простили и даже избрали старостой, «с приобщением к его титулу двух односложных слов я и в а с, так что он вперёд будет именоваться Староста Вот я Вас!»^[108]. В тот день он на заседании Директориальной ложи Владимира праздновал день восшествия на престол Всеавгустейшего Монарха, более того, — произнёс приличествующую случаю речь и завершил её молитвой^[109].

В мае 1816 года В. Л. Пушкин серьёзно отнёсся к другому розыгрышу и послал в «Арзамас» плохие стихи «с дороги», после чего был в очередной раз подвергнут епитимье и переименован в «Вотрушку». В ответ он написал одно из лучших своих стихотворений:

Я грешен. Видно, мне кибитка не Парнас; Но строг, несправедлив ученый Арзамас, И бедные стихи, плод шутки и дороги, По мненью моему, не стоили тревоги. Просодии в них нет, нет вкуса — виноват! Но вы передо мной виновные стократ. Разбор, поверьте мне, столь едкий, не услуга: Я слух ваш оскорбил — вы оскорбили друга[110].

Характерно, что на очередном заседании в Царском селе В. Л. Пушкин был прощён и награждён именем «Вот я вас опять»^[111].

Василий Львович принял определённое участие в «арзамасской» судьбе своего племянника — Александра. Когда он узнал в Москве о успехе Александра на переводных экзаменах 1815 года и получил рукопись «Воспоминаний в Царском Селе», то поспешил познакомить с ней В. А. Жуковского^[112]. Лицейские стихотворения Александра Пушкина «Гроб Анакреона», «На возвращение Государя Императора из Парижа в 1815 году» В. Л. Пушкин читал на заседаниях Общества любителей российской словесности в зале Университетского благородного пансиона. Исполнение дядюшкой стихов племянника способствовало росту популярности поэта-лицеиста среди московской публики. Стремительный рост поэтического гения А. С. Пушкина давал повод к дружеским шуткам: которого из двух Пушкиных считать на Парнасе дядей, а которого племянником?^[113]

Последние годы[править | править код]

Реконструкция кабинета В. Л. Пушкина в его московском доме-музее

С 1818 года здоровье Василия Львовича постепенно стало ухудшаться — открылась подагра. Тем не менее, когда позволяло его состояние, он вёл привычный образ жизни. Важными свидетельствами жизни Василия Львовича и московского высшего света стали его письма, отправляемые П. А. Вяземскому между 1818 и 1821 годом^[114]. Пушкин был приглашён на бал в Благородном собрании 8 июня 1818 года, дававшийся в честь как рождения наследника — будущего Александра II, так и визита в Первопрестольную прусского короля Фридриха-Вильгельма III^[115]. Судя по переписке, в эти годы главным увлечением Василия Львовича был театр, причём не только сами представления, но и техническая сторона дела, включая ремонт здания. Во время гастролей певицы Каталани Пушкин преподнёс ей французский катрен^[116]. Василий Львович, как и Алексей Михайлович Пушкин, активно участвовал в домашних постановках. Например, по случаю дня рождения П. А. Вяземского в Остафьево 24 июля 1822 года был устроен большой праздник, на котором В. Л. и А. М. Пушкины играли во французской комедии «Портной Руссо»^[117].

Первое собрание стихотворений[править | править код]

В начале 1820-х годов В. Л. Пушкин начал работу по изданию собрания своих стихотворений. Собственно, идея такого сборника возникла ещё в 1812 году, во время нижегородского общения с Н. М. Карамзиным, но Василий Львович всегда был тяжёл на подъём. Тем не менее, первичная рукопись сборника была готова к 1818 году^[118]. Он принял решение печатать рукопись в Петербурге; безденежье задержало публикацию ещё на три года. С 1821 года изданием в Петербурге стал заниматься А. И. Тургенев. П. А. Вяземский в ноябре 1821 года опубликовал в «Сыне Отечества» (№ 46) статью «Об издании стихотворений В. Л. Пушкина», которая должна была подогреть интерес публики к изданию — была объявлена подписка по 10 рублей ассигнациями за экземпляр. Вяземский характеризовал Василия Пушкина как одного из «тех поклонников муз, которых стихотворные занятия сделались вместе и лучшим наслаждением их жизни и неоспоримым правом на благосклонность и уважение просвещённых соотечественников»^[119]. Проволочки Тургенева вызвали конфликт и с Вяземским, и с Пушкиным^[120]. Книга вышла в свет в ноябре 1822 года^[121].

Люблю и не люблю (фрагмент)

Люблю я многое, конечно,
Люблю с друзьями я шутить,
Люблю любить я их сердечно,
Люблю шампанское я пить,
Люблю читать мои посланья,
Люблю я слушать и других,
Люблю веселые собранья,
Люблю красавиц молодых.
Над ближним не люблю смеяться,
Невежд я не люблю хвалить,
Славянофилам удивляться,
К вельможам на поклон ходить.
<…>
Люблю по моде одеваться
И в обществах приятных быть.
Люблю любезным я казаться,
Расина наизусть твердить.
Люблю Державина творенья,
Люблю я «Модную жену»,
Люблю для сердца утешенья
Хвалу я петь Карамзину^[122].

Сборник автором был разделён на три части. Первую составляли стихотворные послания, и первым было помещено «К В. А. Жуковскому» — как первый карамзинистский манифест и литературная декларация В. Л. Пушкина. Вошло туда и послание к арзамасцам, но послание «К Д. В. Дашкову» не было пропущено цензурой. Несколько посланий вообще впервые увидели свет в печатном виде; среди них послание «К графу Ф. И. Толстому», в котором Василий Львович выражает сожаление о том, что подагра не позволила принять ему приглашение на обед к приятелю. Вторую часть сборника составили 24 басни, в свою очередь, подразделённые на две книги. В большинстве своём — это переводы Лафонтена, Флориана и иных французских авторов. Завершающий раздел был озаглавлен «Смесь». Здесь соединились патриотическое послание «К жителям Нижнего Новгорода», сатира «Вечер», стихотворение «Суйда», в котором воспевались прелести сельского уединения. Здесь же были помещены элегии, песни, романсы, эпиграммы, мадригалы, стихи в альбом, подражания, буриме. На этом фоне выделялся простодушный автопортрет «Люблю и не люблю»^[123].

Первое собрание сочинений Василия Пушкина завершалось буриме «Рассуждение о жизни, смерти и любви», некогда представленным М. М. Хераскову и впервые опубликованным В. А. Жуковским^[124]. Первые отзывы, вышедшие в московских и петербургских изданиях в 1822—1823 годах, были практически целиком положительными, особое место в них уделялось вкладу автора в развитие русского языка. Литературные достоинства поэзии Василия Пушкина, по словам Н. Михайловой, признавали даже его идейные противники. Параллельно разворачивались споры вокруг творений А. С. Пушкина — уже вышли в свет «Руслан и Людмила» и «Кавказский пленник»^[125].

Дядя и племянник Пушкины[править | править код]

Сохранившиеся свидетельства показывают, что Василий Пушкин был в курсе всех дел Александра (включая ссору с отцом) и участвовал в литературной полемике вокруг его стихов. В 1824 году его навестил И. И. Пущин; не исключено, что и Василий Львович хлопотал о возвращении племянника из михайловской ссылки^[126]. В 1828 году Василий Пушкин перевёл «Чёрную шаль» Александра Пушкина на французский язык; перевод не понравился Сергею Пушкину. Василий Львович писал Вяземскому, что стремился сохранить «колорит оригинала». Вместе с тем переводчик усилил восточные мотивы — дал гречанке имя (Атенаис), армянина заменил персиянином и добавил многочисленные подробности — упо